Не дождались 1 апреля...

13.03.2010 в 21:40

Пишет  Вук Задунайский:

А город подумал - ученья идут
Телепередача о возможном вторжении России вызвала панику в Грузии

Грузинский телеканал "Имеди" в субботу спровоцировал панику по всей Грузии передачей о якобы произошедшем вторжении российских войск и убийстве президента страны Михаила Саакашвили.
Передача "Специальный репортаж" вышла в субботу вечером.
Предупредив, что "Имеди" показывает сценарий возможных событий, "если грузинское общество не будет консолидировано против российского плана", телекомпания началу передачу с заставкой обычных новостей.
"Начинаем выпуск с учетом тех опасностей, которые политики и эксперты систематически обсуждают", - сказала ведущая, после чего начались "новости" о "вторжении" и якобы убийстве президента страны Михаила Саакашвили.
Телекомпания показала кадры, на которых якобы жители в панике пытаются покинуть Тбилиси. Было объявлено, что паника в Гори, в Мцхета, в других регионах.
Между тем, передача вызвала настоящую панику по всей стране, поскольку те зрители, кто не видел заставку, всерьез восприняли передачу. Люди со всех концов страны стали звонить друг другу и в студию телеканала, чтобы выяснить, что происходит в действительности.

(с)ми

Шутники, аднака

---

Когда торжесвует серость, к власти приходят коричневые

---

К слову о собаках...

Цитируется по книге Ивановский О. Г. Записки офицера "Смерша"


...Сейчас уже и не помню, почему мне пришла тогда в голову мысль стать проводником служебной собаки. По всей вероятности, потому, что их героическим подвигам при задержании самых опасных нарушителей границы уделялось и в литературе, и в рассказах товарищей внимания больше, чем другим, отличившимся на границе. Да, пожалуй, в те годы настоящий пограничник и не мыслил себя без собаки — самого верного помощника. Доходили и до нас рассказы о подвигах легендарного Никиты Карацупы с его Ингусом, задержавшего около 400 нарушителей границы. Могло ли это пройти мимо сознания и чувств молодого парня? Наверное, нет. Хотелось и здесь испытать себя, узнать что-то новое, интересное. Повторю еще раз, что повлияло на меня тогда, точно не помню. Помню лишь очень хорошо ответ начальника заставы. Я зашел к нему в канцелярию, естественно спросив разрешения, и положил на стол листок бумаги из ученической тетрадки, на котором значилось: «Рапорт...» — и далее излагалось желание быть зачисленным в пограничную школу служебного собаководства.
— Не отпущу! Вам ясно? Идите.
— Есть идти. — Кажется, без большого сожаления произнес тогда я.

Начальник заставы протянул мне листок бумаги. Это была телефонограмма из Перемышля, из штаба отряда:
«Пограничника Ивановского О. Г. откомандировать в штаб отряда для отправки в школу младшего начсостава служебного собаководства. Начальник штаба отряда капитан Агейчик».
Перекусив, сдав оружие и получив нужные документы, я на заехавшей из комендатуры машине уехал в Перемышль.
Это было 12 апреля 1941 года, около 9 часов утра. Этот день подарил мне жизнь.
Своей, так и не успевшей стать родной, «девятки» я больше не видел. Не видел ни одного человека, служившего в то время на ней. И конечно, не думалось в тот день, что на границе мне больше служить не придется.
Прибыв в Перемышль и встретившись со своими будущими товарищами и командирами, мы, получив на одной из застав собак, выехали в город Коломыю — небольшой городок, районный центр Станиславской области, на левом берегу реки Прут. Собаку мне дали хорошую, рослую немецкую овчарку, звали ее Ашкарт. Мы учились сами и учили своих собак. Занятия были интересными, очень хотелось стать хорошим, квалифицированным дрессировщиком и сделать из Ашкарта совершенство розыскной техники.
Незаметно проходили, вернее, пробегали дни. Именно пробегали! Распорядок дня выглядел примерно так: в 7 часов — подъем, бегом на зарядку, на зарядке — бегом, с зарядки бегом на собачью кухню, оттуда с бачками с едой бегом к собакам в вольеры на уборку и кормежку, с уборки с пустыми бачками бегом на собачью кухню и бегом в казарму. Умывшись — бегом на завтрак и с завтрака бегом на занятия. Да и на занятиях почти все «уроки» на бегу. Даже на территории школы в часы свободные от занятий разрешалось ходить или строевым шагом, или бежать. Так нужно было для работы на границе.
Незаметно пролетела весна... В конце мая случилась большая неприятность: несколько собак заболели чумкой. Происшествие серьезное. Не дай бог разрастется эпидемия — весь учебный план насмарку, а то и собак потеряешь. Командование школы решило наш взвод вместе с собаками и всем хозяйством временно расположить за Прутом на самой окраине города. Помещения там были и для курсантов, и для собак. Кое-что, правда, пришлось дооборудовать. В этом «филиале» занятия продолжались. К счастью, случаев чумы больше не было.

Стоял жаркий сухой июнь. Ашкарт мой учился прилежно. Единственный, пожалуй, его недостаток: был чересчур злобен и агрессивен при задержании «нарушителя». Было такое упражнение. Все, кому выпадало «счастье» играть роль задерживаемого, второй раз под моего Ашкарта идти категорически отказывались: «Ну его к лешему, зверюгу этого!»
Но ко мне Ашкарт привык быстро, и мы с ним подружились. Приподнимал он, правда, чуть-чуть верхнюю губу, показывая крепкие белые клыки и тихонько ворчал, когда я вытаскивал у него из-под носа из бачка с жиденькой кашицей попавшую туда кость. Ее он получал на закуску. А так мы жили мирно, друг на друга не обижались. Представлял я себе, как с таким красавцем, рослым, сильным, я, закончив учебу, приеду на свою заставу, на зависть всем и каждому...
В первых числах июня, получив увольнительную, мы — трое курсантов — решили пойти в город сфотографироваться, послать карточки домой, ну и, между прочим, купить на негустое курсантское денежное довольствие в какой-нибудь маленькой лавочке по белой булочке да выпить по маленькой бутылочке с фарфоровой пробкой на пружинной застежке ситро местного приготовления. Это была, пожалуй, максимальная роскошь, которую мы могли себе позволить.
Но в воскресенье 15 июня выбраться в город не удалось. «Вот 22-го пойдете. А сегодня другим надо сходить. Успеете, не прокиснут ваши фотографии!» — изрек тоном, не допускающим возражений, наш старшина. Возражать? Не положено. Да и не очень хотелось... Дело было в том, что на той неделе я получил письмо от отца, он сообщил, что, во-первых, мне выслана посылочка со всякими вкусными вещами и, во-вторых, что я имею право воспользоваться льготой по службе в армии, иными словами, меня могут уволить досрочно, как единственного сына у нетрудоспособных родителей. То, что мать была инвалидом по зрению, я, конечно, знал, но что отец, отметивший в ноябре свое шестидесятилетие, считается нетрудоспособным, это мне в голову не приходило. Родители стали хлопотать через военкомат о моем освобождении от службы, так что я теперь могу думать и о поступлении в институт. Это вызвало некую сумятицу в мыслях и планах. Ну а 22 июня, к следующему воскресенью, посылка, конечно, должна была дойти до Коломыи. Так что в следующее воскресенье...

Громкие взрывы смели нас с коек. Мы недоуменно глядели друг на друга и на вылетевшие осколки стекол из окон. С улицы доносился разноголосый собачий лай. Было около пяти часов утра. Выскочили во двор.
— Дневальный, ко мне! — крикнул наш старшина. Бывший на посту курсант подбежал, остановился по-уставному в двух шагах и четко произнес:
— Дневальный курсант Михальчов. За время несения службы...
— Что за взрывы были? Где?
— Да кто их знает, — спокойно ответил Михальчов. — Это у соседей, на том аэродромчике, наверное, взорвалось что-нибудь... и... самолет пролетел...
— Какой самолет? — продолжал допытывать старшина.
— Какой-то двухмоторный... Санитарный, наверное, кресты у него на крыльях...
— Как кресты? — спросил я. — Если кресты на крыльях — это немецкий самолет. — Сказал и сам испугался.
— Вы что, товарищ курсант, — поджав губы и вперив в меня глаза, произнес старшина, — вы что, не знаете, что у нас с Германией договор о дружбе? Или вы специально?.. Вы что, на политподготовке спали, что ли? Я что вам читал? — Старшина вытащил газету из планшетки, которую, не успев надеть через плечо, держал в руках. — Что здесь написано? — И прочел вслух: — «Германия неуклонно соблюдает условия Советско-Германского пакта о ненападении...» Это вам ясно или нет?
— Товарищ старшина, разрешите доложить, я тоже помню, на плакате видел, — еще один курсант вмешался в разговор, грозивший закончиться для меня большой неприятностью, — у немцев такие опознавательные знаки на крыльях...
— Без вас мы всякие знаки знаем. Разговорчики отставить. Марш в казарму и спать до подъема! Днем разберемся.
Сразу ни улечься, ни успокоиться не могли. Но до подъема было тихо. Если с вечера, устав до изнеможения, валились на койки и засыпали как убитые, то, прервав сон под утро, да и светло уже было, не вдруг уснешь. Но уснули. Спали до 8 часов. Воскресенье, занятий нет, и спать разрешалось на час дольше. Наскоро умывшись, надраив до блеска свои курсантские кирзачи, подшив чистые подворотнички, мы втроем предстали пред ликом нашего старшины на предмет получения разрешения на увольнение в город, обещанного неделю назад.
Замечаний по внешнему виду мы не получили, только на меня старшина как-то подозрительно покосился, очевидно не забыв мои крамольные утренние подозрения.
— Чтобы к 12.00 быть на месте! Ясно?
— Есть, товарищ старшина, быть на месте к 12.00!
Дорога к городу удивила нас необычной оживленностью движения. Грузовики с красноармейцами в касках и с винтовками в руках. Лица какие-то сосредоточенные, строгие. Без песен. Молча. Как-то тревожно стало. Но прошла эта колонна, улеглась поднятая пыль, зашагали дальше. До центра города было километра четыре. Дошли до Прута.
На мосту полно повозок — фурманок с местными жителями. На базар, наверное, так мы решили. Среди повозок, двигаясь еле-еле, не имея возможности обогнать их, урчала мотором трехтонка. На подножке, держась за полуоткрытую дверку, стоял пограничник. Мы поравнялись с машиной.
Командир, а мы успели разглядеть три кубаря на петлицах, оглянувшись в нашу сторону, наклонился и хриплым, надорванным голосом крикнул:
— Стой! Откуда? Из школы? Кругом! Кру...гом! Бегом в расположение школы!
В выражении его лица и в голосе было что-то такое, что не внушало нам сомнений в необходимости беспрекословно выполнить приказ. Мы бегом помчались обратно. Прибежав, удивились еще раз — около казармы строй курсантов, а перед ним с нашими командирами тот, с автомашины.
— Товарищи курсанты... — Голос его осекся, он закашлялся. — Товарищи курсанты, сегодня в три часа фашистская Германия напала на нашу страну. На границе идут бои, тяжелые бои. Сейчас всем собраться, забрать свое имущество и собак. Возвращаться в расположение школы на основную территорию. На сборы пятнадцать минут. Разойдись!
Сердце застучало так, что жилы в висках, казалось, могут лопнуть. Ноги налились свинцом. Стояли минуту, две... словно неживые, словно вросшие в землю.
— Команда «разойдись» была... — не очень четким голосом произнес старшина.

Война... Как война? Почему? Ведь договор же... Что же теперь? Мысли сбивали одна другую. Что-то зловещее, страшное, черное мутило сознание.
Война... Нет, этого не может быть. Это, наверное, просто провокация. Все успокоится. Ну прорвался кто-то через границу, чего не бывало... Отбросят наши ребята, и части Красной Армии подойдут... Вон утром через мост сколько машин с пехотой шло. С десяток, наверное... Нет, не может быть... Война... Что же сейчас в Перемышле? Что на моей заставе? Ведь там мост через Сан, что там? Как мои товарищи? Ведь я мог быть там, с ними...
На заставе № 9, моей «девятке», легли все. Погибли все. Такая судьба им выпала.

Из воспоминаний младшего лейтенанта Е. Я. Зуева:
«22 июня немецко-фашистская армия совершила нападение на 9-ю заставу. В это время я находился с саперным взводом на 10-й заставе... Услышав стрельбу и взрывы на 9-й заставе, мы поднялись в ружье и поспешили оказать помощь этой заставе. Но в 3.50 немецкий самолет штурмовал 10-ю заставу. Начальник заставы лейтенант Васильев отдал распоряжение занять оборону. Ровно в 5.00 пехота начала форсировать Сан...»

Из истории Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945 гг. (Т. 1. С. 13):
«Беспримерны мужество и героизм, которые проявили в неравных боях советские пограничники. О том, как они сражались в первые часы войны, можно судить хотя бы по действиям 9-й заставы 92-го отряда. На рассвете ударный отряд противника атаковал пограничные наряды этой заставы, находившиеся у моста через реку Сан в районе Родымно (18 километров севернее Перемышля) и, захватив мост, окружил их. Личный состав заставы в количестве 40 человек под командованием лейтенанта Н.С. Слюсарева в результате рукопашной схватки отбросил врага с советской территории и занял мост. Затем мост вновь был атакован разведывательным отрядом одной из пехотных дивизий 52-го армейского корпуса 17-й немецкой армии при поддержке 10 танков. Пограничная застава отразила первую атаку пехоты, но была целиком уничтожена прорвавшимися через мост танками».

Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян «Мои воспоминания». (Ереван, 1979):
«...Мужественно дрались пограничники Перемышльского отряда, которым командовал подполковник Я.И. Тарутин... К нам в плен попал немецкий фельдфебель, который участвовал в атаках на 9-ю пограничную заставу лейтенанта Н.С. Слюсарева. На участке этой заставы находился мост через реку Сан (восточнее Родымно). Показания гитлеровца были записаны фронтовым корреспондентом Владимиром Беляевым. Привожу эту запись. «До сих пор, — сказал фельдфебель, — располагаясь поблизости от советской границы, мы только слушали песни советских пограничников и не предполагали, что люди, поющие так мечтательно, протяжно, мелодично, могут столь яростно защищать свою землю. Огонь их был ужасен! Мы оставили на мосту много трупов, но так и не овладели им сразу. Тогда командир моего батальона приказал переходить Сан вброд — справа и слева, чтобы окружить мост и захватить его целым. Но как только мы бросились в реку, русские пограничники и здесь стали поливать нас огнем. Потери от их ураганного огня были страшными. Нигде — ни в Польше, ни во Франции — не было в моем батальоне таких потерь, как в те минуты, когда пытались мы форсировать Сан. Видя, что его замысел срывается, командир батальона приказал открыть огонь из 80-миллиметровых минометов. Лишь под его прикрытием мы стали просачиваться на советский берег.
Наша тяжелая артиллерия уже перенесла огонь в глубь советской территории, где слышался рокот танков, но и находясь на советском берегу, мы не могли продвигаться дальше так быстро, как хотелось нашему командованию. У ваших пограничников кое-где были по линии берега огневые точки. Они засели в них и стреляли буквально до последнего патрона. Нам приходилось вызывать саперов. Те, если им это удавалось, подползали к укреплениям и взрывали их динамитом. Но и после грохота взрывов пограничники сопротивлялись до последнего. Нигде, никогда мы не видели такой стойкости, такого воинского упорства. Мы уже обтекали огневую точку, двигались дальше, однако никакая сила не могла сдвинуть двух-трех пограничников с их позиции. Они предпочитали смерть возможности отхода. Советского пограничника можно было взять только при двух условиях; когда он был уже мертв либо если его ранило и он находился в тяжелом бессознательном состоянии... В нашем батальоне насчитывалось тогда 900 человек. Одними убитыми мы потеряли 150 человек. Больше 100 получили ранение. Многих понесло течением, и в суматохе мы так и не смогли их вытащить на берег...

А что было на вооружении застав? Винтовки, по одному-два станковых пулемета, по три-четыре ручных да гранаты. Автоматы ППД только привезли на заставы, но их никто не брал, они так и остались лежать в ящиках...

1 июля 1941 года. Школа как разворошенный муравейник. Кто-то куда-то бежал, кто-то что-то тащил — ворох ли обмундирования, две-три винтовки, черные, учебные...
— Куда?
— Командир велел вон в тот колодец бросить...
— Вторая рота, бегом к вещевому складу! Кто хочет сменить сапоги, можно брать командирские, яловые...
Это уже совсем неожиданно. Нам, курсантам, — и командирские. Поддался этому искушению и я. Снял свои уже повидавшие виды за девять месяцев кирзачи, надел новенькие кожаные. Рядом с вещевым складом — продуктовый. Там на три повозки курсанты грузили какие-то мешки и ящики.
Часов в 9 вечера командиров взводов дежурный вызвал к начальнику школы. Они вернулись быстро. По взволнованному лицу нашего старшины нетрудно было понять, что принесенное им известие нельзя отнести к разряду обычных.
— Третий взвод, ко мне! Становись! Равняйсь! Смирно! Товарищи курсанты... — старшина чуть запнулся, — товарищи курсанты, обстановка очень сложная, Коломыя почти окружена. Вы знаете, что уже восьмые сутки на нашем участке границы идут бои. Но противник обошел нас слева и справа. Мы сейчас в тылу у фашистов. Получен приказ — сегодня оставить город... Да, ребятки, не думалось, что такое получится... Задача: собраться быстро, взять с собой все, как приказано: винтовку, патроны — два подсумка, гранаты, противогаз, шинель в скатку, флягу, вещмешки. Собак — на коротких поводках, но длинные тоже взять, скребницы, щетки... Лишнего ничего не брать. Сам проверю. Ясно? Выступаем в 23.00. Разойдись!
Ночь ничем о себе не заявляла. Казалось, что солнце только-только зашло. Июньские дни самые длинные. Ох, как это мы поняли через несколько суток!
В колоннах повзводно, с собаками на коротких поводках мы стояли на разворошенной территории школы. Рвали душу сирены — опять воздушная тревога. Зарево над городом, словно утренняя заря, только еще дым багровыми клубами. Это горела нефть... Собаки, чувствуя что-то непривычное, крутились вокруг хозяев, то и дело путая поводками их ноги. Чей-то пес тоскливо завыл.
— Да тише ты! Сидеть!
— Прекратить разговоры с животными! Вас как учили? Только команда!
— Шко-ола-а! — донеслось от головы колонны. — ...агом... арш!
Нет, не строем, не оттягивая носочек сапога и не очень держа равнение, тронулась колонна. За ней повозки с продуктами, какими-то вещами, походная кухня на паре лошадей. Это я заметил, оглянувшись на повороте дороги.
Так начался наш поход, да не поход — тяжелый, изнурительный отход, отступление...
Где фронт? Где части Красной Армии, где же она даст, наконец, решающий бой, остановит немцев, погонит их назад, за границу? Когда? Ведь уже восемь суток! Восемь. И верно ли говорят, что немцы уже где-то под Ровно? А это километров 300 за Коломыей. Если так, то как же нам выбираться? Но почему тогда у нас тут боев никаких нет? Говорил кто-то, что вроде у города немцы выбросили десант с самолетов и одеты они были в нашу пограничную форму. Но их городская комендатура всех переловила. До нас и дело не дошло. А может быть, и не так? Может быть, на этом война и закончится? Зачем же тогда отходить? Зачем же столько всего сожгли и бросили?
Вот такие мысли, путаясь, перебивая друг друга, вертелись в голове, и, наверное, не только у меня. Информации-то никакой у нас, рядовых, не было, сводок информбюро по радио никто не слушал. Где оно, радио-то? Не в казарме же у солдат.
Только вот кто-то где-то что-то услышит, то и приносили во взвод. А слухи-то один страшнее другого! И об отступлении, и об окружениях, и о немецких танках, о погибших заставах и разбомбленных эшелонах на железных дорогах. Такое и слушать-то было страшно, не то что обсуждать. О таком вслух и не говорили. Помилуй бог — провокация, паникерство! Да этого и быть-то не может! Не может!
А дома-то что? Уже две недели нет писем. Целых две недели. И о себе ничего не сообщишь. Предупредили нас: не пишите, почта-то все равно не работает!
И как повезло мне, что в военкомате отец не успел оформить освобождение меня от службы. А то что могло бы быть? Война, мобилизация, и шагом марш в какую-нибудь пехотную или другую маршевую часть. Все люди новые, все чужие. А здесь — свои, знакомые.

Через несколько дней узнали, что наше положение было далеко не из завидных. Немецкие и венгерские войска, окружая Коломыю, к вечеру 1 июля были на расстоянии 20 километров. Случайно оставался лишь один небольшой проход из кольца — несколько километров. Это и спасло нас. Если бы мы опоздали на несколько часов, пришлось бы вступать в бой, и кто знает, чем бы все это кончилось.
...Куда мы шли? Ясно было только одно — мы отходили на северо-восток, в сторону Киева. Маршрут поняли потом, когда проходили городки и села Западной Украины. Я старался запомнить их, а потом, как только представлялась возможность, записывал в своей маленькой записной книжечке. Коломыя — Городенка — это был наш первый ночной переход, прошагали почти 40 километров. 3 или 4 июля, где-то между Городенкой и Гусятином, перешли через Збруч — нашу старую границу.
Был жаркий, душный день. Дорога запружена машинами, повозками. По обочинам — люди. Сколько их? Задыхаясь от пыли, изнывая от немилосердно палящего солнца, шли бесконечной то редеющей, то опять густой цепочкой люди. Какие-то тачки, груженные домашним скарбом, собранным и напиханным как попало, — узлы, сундуки, самовары, иконы. Рядом коза или корова. Дети, испуганные, завязанные по самые глаза личики. Да кто из этих несчастных, сорванных войной, приближающейся артиллерийской канонадой со своих родных мест, знал, что и почему надо брать с собой при эвакуации? Да и слово-то «эвакуация» знали ли?
Да кто из нас, военных, знал, как надо отступать? Разве этому учили где-нибудь, когда-нибудь в каком-либо подразделении Красной армии?
Кое-где среди беженцев, в основном женщин, стариков, детей, группками по два-три человека, брели раненые красноармейцы. Головы, руки в повязках — в бинтах, давно уже потерявших естественный цвет. Хмурые, изможденные лица. На выгоревших гимнастерках белые пятна соли. Тощие, пропыленные вещмешки — сидоры. К брезентовым ремням на поясе подцеплены, невесомо болтаются фляги. Пустые.
По кюветам валялись брошенные каски, противогазы, лотки с какими-то маленькими минами. Не видно только лопат, маленьких, саперных. А вот простые крестьянские у пехотинцев мелькают. Это или выпросили, или реквизировали у хозяев, где-нибудь на ходу. Без лопаты пропадешь.
На обочинах грузовики — нет бензина. Чуть поодаль за кюветом лошадь на трех ногах. Одна нога перебита. Рядом вспухшие трупы еще двух лошадей. Воронки от бомб. Значит, здесь «поработали» немецкие асы.
И никакого движения навстречу.
Но где же основные силы? Где же части Красной Армии? Сколько же можно отступать? Вот ведь и Збруч — старая граница. Здесь же должны быть укрепрайоны, доты. Мы так ждали, что уж здесь-то будет дан отпор...
Мы знали, что на границе строились новые укрепрайоны, но до завершения строительства было еще далеко, а вот того, что здесь, на старой границе, уже разрушали старые укрепления и что с них было снято все вооружение, этого мы, конечно, знать не могли.
Вдруг впереди и справа как-то внезапно, обвалом, рев моторов, и тут же чей-то истошный вопль: «Возду-у-у-х!» Прямо над нами пронесся краснозвездный ястребок. За ним три «мессера». Самолеты закружились в небе. В синеве почти тут же протянулись серебристые бегущие пунктиры и с запаздыванием часто-часто звуки выстрелов. Пулеметы.
Один самолет, не успели сообразить даже чей, окутался дымом, камнем полетел вниз, коснулся деревьев, грохнул взрыв. Из-за леска поплыл багрово-сизый гриб. Три «мессера», взвыв моторами, пронеслись над нами, развернулись и со стороны солнца один за другим сваливались в пике, строча из пулеметов. К счастью, выбрали себе цель, показавшуюся им важнее нашей колонны и толпы беженцев. А может быть, их мы не привлекли потому, что зеленых фуражек у нас на голове не было. Пилоточки запыленные. Распознали бы пограничников — быть бы нам желанной целью!
А где же наши самолеты? Где же наши героические «соколы»?..

Мы шли по 40–50 километров в сутки, с короткими отдыхами, похожими скорее на обмороки. Еле шли и мы, и собаки. На привалах, свернув с обочины, мы тут же падали в кюветы, поднимали ноги вверх, чтобы оттекала кровь, нас этому учили, но точно так же делали и собаки! Лягут на спины и все четыре лапы вверх. Но их-то этому никто не учил! Процедура эта весьма болезненная, но потом идти легче. Так и в питье — несколько глотков из фляги — и словно силы из тебя выпустили. А как хотелось пить! И собакам тоже. Сжалившись над Ашкартом, разок-другой выливал ему на язык воды из фляжки, но ровно столько, сколько вмещалось в винтовую пробку, не больше.
Тяжело, очень тяжело было идти. Гусятин, Дунаевцы, Ялтушков, Бар, Жмеринка... Ноги переставлялись еле-еле. Гимнастерка на спине мокрая, сдвинешь скатку с плеча — под ней широкая мокрая полоса. От пота во рту солоно. И как хотелось присесть, а еще больше прилечь. Шагали, шагали, и конца дороги той не видно...
Над кюветами ветки вишен. Ягод столько, что листьев не видать. Словно кровью деревья облиты...
И вот когда казалось, что сил никаких не хватит еще и еще раз переставить налитые свинцом ноги, с головы колонны перекатом долетало: «Прива-а-ал!» И сразу кто где стоял, там и падал. И... тихо. Никто не острил, никто не ворчал... Сколько минут лежать? Пять? Десять? Эх, хотя бы часок или, уж ладно, полчаса. Время точно отмерено между двумя командами: «Привал» и «Встать, строиться!». Меру эту знают только командиры. Вот так, одно за другим: «Привал!», «Встать!», «Привал!», «Встать!»
С какой завистью смотрели воспаленными глазами на грузовики, полуторки и трехтонки, обгонявшие нас. В кузовах груз один — люди. Пыль, густая, тяжелая пыль. Дождя который день ни капли, а вот солнца, солнца хоть отбавляй. То днем. А ведь шли и ночами. Ночами прохладнее. Но человеческое существо так устроено, что ночь для него самое подходящее время для сна, а отнюдь не для походов. И ладно бы одна ночь, ну, две, а когда из ночи в ночь и... шагать... шагать... шагать...
И жажда. Как хотелось пить! О еде-то уж и забывать стали. Что за еда — один сухарь и два кусочка сахара на день. Это и завтрак, и обед, и ужин. Выбирай в этом меню, что и когда тебе кушать. Пожевал на привале отломанный от сухаря кусочек, запил водой, если есть во фляге, скатку сдвинул с плеча чуть под голову и ложись.
Кто-то не выдержал, сапог стянул. В нос такой ядреный запашок стукнул — отрезвеешь! И до команды «Встать!» словно проваливаешься...
И опять шею в скатку, как в хомут, винтовку на ремень, поводок собачий на руку, вещмешок всегда за спиной, он не съемный!
И опять шагать... шагать... шагать... А по колонне вполголоса: «Подтянись, шире шаг! Не отставать!» Разве думалось когда-нибудь, что я мог это вынести, вытерпеть.
Мысли, чувства, желания какие-то тупые, приглушенные. Казалось, с каждым днем все тупее мы становились, все безразличнее.

География — наука, изучающая поверхность земли. Такое определение известно. Мы познавали ту науку на практике, изучая ногами украинскую землю. О многих городках, городишках, через которые вела нас война, в другое время, прожив не одну — десяток жизней, и то бы ничего не знал, да и не узнал при «знакомстве», лежа на мостовой и очень удобно пристроив голову на неснимаемую скатку-шинель или просто на бортовой камень тротуара. Там, где они были, конечно. А так было при одно-двухчасовых отдыхах, в обнимку с Ашкартом. К нему прохладной ночью хорошо было прижаться — теплый и сопит сладко носом.
Выходить из строя, зайти куда-нибудь в сад или в хату категорически запрещалось, не говоря уже о том, чтобы сорвать с веток десяток черешен или начавших уже поспевать вишен. Это мародерство! За это под трибунал! Таков был приказ.
Принято говорить: дисциплина была железной. Нет, у нас она не была железной. Мягковато железо. У нас дисциплина была жесточайшей. Вспоминая через много лет те тяжелейшие дни отступления, нельзя не благодарить командование школы за это. Только благодаря такой дисциплине все курсанты с собаками, выйдя из Коломыи без потерь, двигались к Киеву.
На непреклонное, категорическое «НЕТ!» наталкивалось и желание многих из нас принять участие в боях, встретить врага со всем жаром молодых сердец. А что могли мы со своими трехлинейками против танков, самоходок и прочей техники, ползущей, словно лавовый поток, по украинской земле? Что могли?
Выполняя строжайший приказ командования: «В бои не ввязываться, двигаться как можно быстрее на Киев», мы продолжали шагать. Шагать девятые сутки, десятые...
Думалось ли когда-то раньше, что с полной боевой выкладкой, почти без питания, по страшной июльской жаре мы будем проходить по 40–50 километров почти без отдыха, без сна. Разве сном были те два-три часа забытья, которые выпадали где-то под утро? Но и они были счастьем. Усталость, страшная усталость давила и сковывала тело. Никогда бы я не поверил, что человек может спать на ходу, и не в переносном смысле, а в прямом. Ноги механически двигались, а человек спал. Не раз я видел, как впереди идущий вдруг начинал «забирать» все правее и правее, сходил в кювет, спотыкался, падал и, не очнувшись, продолжал спать. Останавливались, с трудом поднимали парня и шагали дальше. Не раз и я просыпался, стукнувшись лбом в спину шедшего впереди.

Да вот еще горе какое на меня свалилось. Через несколько дней после выхода из Коломыи я убедился в опрометчивости обмена своих кирзовых сапог на новые яловые. Крепкие, красивые, в иное бы время доставившие владельцу уйму удовольствия и зависти окружающих. Но у них оказались такие высокие и твердые задники, что растерли мне лодыжку чуть не до кости. А что было делать? Менять не на что, обоза с нами давно уже не было. Завязать? Пробовал. Но портянка сбивалась и терла еще сильнее.
13 или 14 июля ночью мы брели по дороге между Сквирой и Белой Церковью. Очнувшись после одного из коротких привалов в кювете, пошли дальше. Через километр-два курсант, шедший за мной, тронув меня за плечо, вполголоса сказал:
— Смотри, ты, кажется, штык потерял... Протянул руку, ощупал ствол винтовки — штыка нет.
Сразу испариной лоб покрылся. Боже мой! Что же делать? Что же теперь будет? Доложить старшине? Сейчас? Потом? Мысли сбивали одна другую. Скрыть? Да как же это можно? Ведь это же оружие... Трибунал!
Выйдя из строя, я с трудом обошел человек десять и, поравнявшись со старшиной, с дрожью в голосе произнес:
— Товарищ старшина... я где-то потерял... штык... я спал, а когда пошли, не заметил. Мне только сейчас Михайлов сказал...
— Меня не интересует, что вам сказал Михайлов. Штык найти. Иначе — трибунал за утерю оружия. Ясно? Все!
Найти... Как найти? Ночью. Ведь штык — иголка в стоге сена... Сил-то уже почти совсем не было, да еще и на ногу ступить — боль такая, словно железом каленым жжет.
Зашагали мы с Ашкартом обратно. Остальные ждать не стали.
В голове мысль глупая: «Вот стремился с немцами грудь в грудь сойтись, вот и пошел в наступление... Воюй теперь».
А ночь та была беспокойнее, чем предыдущая. Пулеметная, ружейная, автоматная стрельба слышалась совсем неподалеку.
Штык... Сколько всего брошено по дорогам, видали же... штык... где же этот несчастный штык... трибунал... Трибунал!
Мы шли еле переставляя ноги. И я и Ашкарт. Пес часто отставал и с тревогой оглядывался назад. Все его собачьи друзья ушли, а хозяин его тянул куда-то совсем не туда.
Не помню, да, наверное, тогда и не очень-то представлял, сколько мы отшагали по шоссе, как вдруг сапогом поддел что-то металлическое, звякнувшее по дороге.
Нагнулся, пошарил — штык! Штык! Настоящий винтовочный штык! О, счастье! Но мой ли? От моей ли винтовки? Не важно, лишь бы подошел, наделся на ствол... Словно и силенок прибавилось. Повернули мы с Ашкартом и, как только позволяли ноги и его сбитые до крови лапы, пошли обратно. Только бы догнать своих, только бы не отстать. Ашкарт уже не огладывался, а тянул поводком вперед, словно понимал, что догонять своих надо, и как можно скорее.
На шоссе ни машин, ни повозок, ни людей. Стрельба усиливалась. Не могли же наши уйти далеко, силы-то у всех на исходе. Сейчас... сейчас догоним... Ашкарт стал тянуть сильнее и тихонечко повизгивал, значит, учуял или услышал своих. Еще несколько шагов, еще... и мы натолкнулись на курсантов, шедших в хвосте. Идти дальше, до своего места, обгонять колонну, сил не хватило. Так и поплелись. Не знаю, сколько времени прошло, когда по цепи передали: «Привал». Тут же упал в кювет как подстреленный и... дальше ничего не помню до того момента, когда сквозь совершеннейший туман в сознании почувствовал, что кто-то дергает меня за ногу.
Дергал, тихонечко поскуливая, Ашкарт. Автоматически, когда останавливались, в последний момент мы надевали поводки себе на ногу. Так нас учили. Огляделся. Рядом никого. Ушли? Сколько же минут я спал, был без сознания? Ашкарт очнулся первым.
Стрельба была совсем близко. Над небольшим леском, через который шли перед привалом, навстречу друг другу чертили дуги трассирующие пули...
Да, если бы не Ашкарт, быть бы мне в плену у немцев. А они зеленые петлички пограничников ох как не любили! Судьба? Да, и на этот раз она была милостива.

На 18-е сутки, пройдя Белую Церковь, чуть не попав под десант, выброшенный немцами в ее районе, миновали Васильков и, пройдя по улицам темного молчащего Киева, по днепровскому мосту дошли до Броваров.
В чудесном сосновом бору собирались все пограничные части и отдельные группы пограничников, выводимые или выходившие из боев. Стоять на ногах сил уже не было. Ползали на четвереньках.
А кругом было столько земляники, словно кровью был обрызган весь бор.
Кровью... Да. Казалось, то была кровь погибших там, на границе, на земле украинской, моих товарищей на 9-й заставе, не ушедших из Михайлувки, кровь погибших в Перемышле, на заставах близ Коломыи. Красные капли ягод горели кровью на зеленой траве соснового бора в то утро...
18 суток продолжался наш поход. Да нет, не поход — отход. 18 дней и ночей по страшным июльским дорогам земли украинской. Почти 600 километров горя, крови, огня, пожарищ, смертей, ужаса, человеческих трагедий. 600 километров то нарастающей злобы и ненависти, то растерянности и недоумения... Через два дня, за которые нам довелось чуть отдохнуть и встать на ноги, несколько курсантов и меня в том числе, командование направило в Киев для несения службы при военном трибунале войск НКВД, что располагался на Виноградной улице.
Наших четвероногих помощников, так и не ставших пограничными, приказано было оставить в Броварах. Тяжело было расстаться с Ашкартом. Ведь той страшной ночью он спас мне жизнь... Довелось и мне сохранить ему жизнь в те дни. Между Васильковом и Киевом, после одного из привалов, ночью, я никак не мог поднять Ашкарта и заставить его идти. Страшно было смотреть на его разбитые, кровоточащие лапы. Он только виновато скулил и мог лишь ползти. Подошел старшина:
— Ну что тут у вас опять, товарищ курсант?
Я молча показал на собаку. Старшина нагнулся, поднял по очереди все четыре лапы, покачал головой:
— Да, жалко, конечно, но придется пристрелить. Дальше не пойдет. Жалко, хороший был пес...
Не знаю, откуда у меня взялась решимость, но, стиснув зубы, я тихо произнес:
— Стрелять Ашкарта не дам... Не дам!
— А вас и спрашивать-то не спрашивают. Он идти не может, это вам ясно?
— Ясно. Я его понесу.
— Да вы сами-то еле ноги волочите.
— Я его понесу...
Я понес Ашкарта. Страшно исхудавший, он совсем не был таким тяжелым, как в Коломые, где на занятиях легко сбивал «нарушителя» с ног.
Но в Броварах нам пришлось расстаться. Собаки, словно понимая, что происходит, как только мы привязали их к деревьям, подняли такой лай и вой, что сердце как тисками сжало.
Ашкарта больше я не видел.

@темы: история, война, познавательно

---

13.03.2010 в 11:35

Пишет  З. ГорынычЪ:

02.03.2010 в 15:19

Пишет  derikh:

грустно это все

---

немецкие камрады разжигают

---

Фраза вечера

Не доделав сегодня то, что должен был сделать вчера, начинаешь понимать, что такое разгильдяйство...

---

95% аудитории не знают вообще ничего - даже вражеской пропаганды.

12.03.2010 в 11:20

Пишет  З. ГорынычЪ:

Про войну даже кадеты ВПК не знают ничего толком. Чего уж там....

12.03.2010 в 10:02

Пишет  denis_ufa:

Страшно далеки мы от народа
Поучаствовал вчера в крайне своеобразном мероприятии.
Скоро 65-летие Победы, соответственно, вся сфера образования, культуры и так далее так или иначе на этой теме заостряет внимание - проводятся круглые столы, классные часы, выставки, смотры и так далее, и так далее.
Конечно, пафоса больше, чем реального дела, но...
И вот вчера пригласили "выступить перед молодежной аудиторией" в одной из городских библиотек.

Тема, казалось бы, острая и злободневная - искажение истории Великой Отечественной. Ну, соответственно, кому выгодно, как с этим бороться, и так далее, и так далее.
На мероприятии были студенты колледжа N - человек 30.

По итогам приходится признать, что если кто-то и смог избавиться от определенных заблуждений, то это... люди, которые верят в то, что школьники и студенты стали жертвой вражеской пропаганды, и будут сейчас лепить про "одну винтовку на троих". Между тем все иначе: 95% аудитории не знают вообще ничего - даже вражеской пропаганды.

И это несмотря на то, что сейчас от фильмов и рассуждений о Великой Отечественной войне просто деться некуда.
У большинства нет даже тени представления о том, к чему стремились нацисты, как нет представления о том, что такое нацизм вообще. О ситуации 1941 года представление крайне обрывочное - и, признаться, я даже порадовался тому, что у них не стали спрашивать, когда война началась и окончилась.
Попытка сотрудников библиотеки вызвать на дискуссию о неонацизме и скинхэдах в стиле "Как такое может быть в стране, победившей нацизм" также с треском провалилась.
Заодно стал свидетелем того, что даже люди, в общем-то, желающие наставить молодежь "на путь истинный", сами от мифов далеко не свободны - и про заградотряды могут ляпнуть, и еще про всякое.
Пришлось поправлять, конечно

А вообще, конечно, все это и странно, и забавно - притом, что в то же время и нерадостно, конечно.
Столько крику и визгу о войне, о развенчании мифов (что с одной стороны, что с другой) - а той аудитории, ради которой, формально, все и устраивается, слова эти в большинстве своем абсолютно безразличны.
Что это значит?
Значит, что правы те люди, которые уже давным давно говорят: подход надо менять. Потому что слова, которыми до сих пор говорят о войне, устарели - они создавались для другой эпохи и для других людей.
Тот пафос, с которым тема Великой Отечественной преподносилась 30-40 лет назад - сдулся, прокис. Он и тогда-то уже работал через раз, а сейчас все изменилось гораздо сильнее, и там, где раньше можно было выехать на эмоциях, пропагандисты сегодня утыкаются в стену безразличия. И это закономерно.
Потому что раньше пафос был составной частью масштабного процесса: человека с детства долбили книгами, фильмами, праздниками, памятными вечерами и встречами с ветеранами. Сейчас зачастую остался только пафос - а сам по себе, не подкрепленный ничем из вышеперечисленного, он не работает. Кроме того, в семьях сейчас почти что нет и ветеранов той войны - этот канал передачи информации через поколения оборван, его уже нету.
По-моему, тот вектор, под которым война рассматривается сегодня - не под соусом абсолютизации страданий, а скорее с технической точки зрения, с точки зрения организации и ведения войны как таковой, в данных условиях намного более эффективен: во всяком случае, на подобные реплики была хоть какая-то реакция.

Само собой, из всего вышеприведенного не стоит делать вывод, что "молодежь тупая" и "ей все до лампочки". Нужно просто осознать, что необходим иной подход, более эффективный, способный затронуть струны души - они же есть, струны эти, никуда они не делись. Но при этом надо учитывать, что сейчас есть возможность воспитать понимание войны, а не только сопереживание трагедии народа.

P.S. Что меня поразило особо - ни один из парней даже на секунду не задержался возле столика, где были разложены ржавый наган, солдатский стальной шлем и корпуса "Ф-1", минометной мины и артиллерийского снаряда. Сразу вспомнилось, как у всего нашего класса взорвало моск, когда во время экскурсии в Красный Яр по Уфой (там музей, посвященный событиям Гражданской: в этих краях чапаевская 25-я дивизия сражалась в колчаковцами) я выворотил из земли ржавый штык от мосинской трехлинейки - мы там только что кругами не бегали от счастья. Штык, конечно, сотрудники музея у нас реквизировали - и, вполне возможно, закопали его снова, до следующей группы - но сама реакция, мягко говоря, очень сильно отличалась от реакции, увиденной в библиотеке (хотя, конечно, со времени той экскурсии масса времени прошла)
И это тоже нужно учитывать.

---

Фраза утра

Здесь нет этого пошлого комфорта, тут только суровая челябинская готика, суровей которой может быть лишь "Черный квадрат" Малевича...

---

Немного позитива перед сном

Папа тройняшек продолжает зажигать

---

Фраза вечера

Есть только небо. Вечное небо...

---

Еще о Великой Украине

11.03.2010 в 19:11

Пишет  Sindani:

Немного истории
Римляне в своих историях перекручивали наши названия на свой лад. Лагерь возле села Гаразды называли Харакс. Сам полуостров называли Ромалис Минималис (Малый Римский) или просто Рома. Украинцам было необычно и оскорбительно, так как римляне заставляли использовать свои названия, как будто они здесь были и будут навечно. Идет украинец не до своего полуострова Украинец, а к «Рыму». Когда наши купцы везли зерно из других мест, происходили саркастические диалоги:
- Куда?
- К рымам.
(В старом украинском языке «к» употреблялось, как сегодня «в» или «до»). Или сокращенно «К рым». Это означало «к колонизатру». И так возникло чужое и глубоко ненавистное украинцам колонизаторское название полуострова Крым. И забыли полуостров Украинец! Так осталось на века.

(с)poltora-bobra.livejournal.com/20958.html

---

Славяно-арийцам на заметку

ВОЛЬНАЯ БОРЬБА. Кубок мира в Москве.

разжигательное

Россия – Белоруссия 5:2; Россия – Украина 6:1, Россия Турция – 5:2.
Финал. Россия - Иран 5:2
Матч за третье место: Азербайджан - Украина 5:2.

Состав сборной России по вольной борьбе: Нариман Исрапилов, Бесик Кудухов, Адам Батиров, Ануар Гедуев, Абдусалам Гадисов, Билял Махов, Георгий Кетоев.
Главный тренер сборной России по вольной борьбе: Дзамболат Тедеев.
Президент Федерации спортивной борьбы России (ФСБР): Михаил Мамиашвили.
Председатель Попечительского совета ФСБР: Сулейман Керимов.
Его заместитель: депутат Госдумы Магомед Гаджиев.

ВЫ ВСЁ ЕЩЕ СЧИТАЕТЕ СЕБЯ ВЫСШЕЙ РАСОЙ ???

---

Учим "позитивный язык"

25.02.2010 в 13:33

Пишет  FaintEmber:

В штаты - ни ногой!

13.01.2010 в 13:43

Пишет  Walterka:

Словарь американских феминисток.
Идиоты! Они настоящие! Словарь американских феминисток доставляе. Лично я церебрально кончиль, чего и вам желаю. Мои скромные комментарии, как всегда, жирным оффтопом.

Недостаточный зрительный контакт (insufficient eye contact) – оскорбительная форма сексуального приставания. Если мужчина избегает смотреть на женщину, она может потерять уверенность в себе и даже почувствовать физическую угрозу. - Да. Пожалуй, если баба страшная, то менее оскорбительным было бы на нее сблевануть, чем смотреть спокойненько себе в сторонку?
Чрезмерный зрительный контакт (excessive eye contact) – оскорбительная форма сексуального приставания. Термин получил распространение после того, как в 1994 году студентка университета Торонто подала в суд на профессора, который смотрел на нее во время лекции. Суд обязал обидчика выплатить жертве 200 тыс. канадских долларов. - Вот она, сила женской логики! Смотришь или не смотришь - все равно виновен, тупорылый носитель пениса!
Альтернативная внешность (alternative body image) - непривлекательная. Так предлагается называть женщин, которых раньше именовали некрасивыми. Сдается мне, что все эти термины придумывали люди не только с альтернативной внешностью, но еще и с альтернативным мышлением...
Боббитектомия (bobbitectomy) - оскопление мужчины в знак протеста против фаллократического общества или действий конкретного мужчины. Термин получил распространение после того, как в 1993 году американка Лорена Боббит оскопила своего спящего мужа Джона в отместку за жестокое обращение с ней. Жюри присяжных признало Лорену невиновной. Феминистка Стефани Моррис для определения ее поступка ввела термин "социосексуальная непримиримость" (socio-sexual vigilantism). - Если в америке можно безнаказанно кастрировать любого мужика, который показался бабе неугодным, то я за то, чтобы также можно было безнаказанно провести ампутацию мозга такой вот женщине. Все равно он ей без надобности.
Вагинальный американец (vaginal american) - американская женщина. Ну конечно, слово "вагинальный" куда менее сексистское, чем "женщина", не так ли? Логика! Ау!
Галантность (chivalry) - орудие подавления, делающее женщину неспособной решать жизненные проблемы без каждодневной помощи мужчины. А я думала, это проявление мужской воспитанности и знание правил этикета. Отоночо, Михалыч, отоночо!
Гетеросексуальный целибат (heterosexual celibate) - определение, заменяющее оскорбительный для женщин термин "фригидность". - А для мужиков этот термин, типа, не оскорбителен?
Выживший, уцелевший (survivor) - женщина, пережившая сексуальное насилие. С учетом того, ЧТО там принимается за сексуальное насилие, могу сказать, что выживаю ежедневно. Мужчины на меня (о, ужас!) СМОТРЯТ!
Посткоитальное несогласие (postcoital nonconsent) - формальный юридический отзыв и опротестование женщиной предварительного согласия на половой акт после его совершения. Среди признаваемых судом уважительными основаниями для P.N. числятся: получение мужчиной предварительного согласия в тот момент, когда женщина находится под воздействием алкоголя, лекарств или наркотиков; психологическое принуждение к согласию (то, что прежде называлось "ухаживанием"); несоответствие полового акта ожиданиям и желаниям женщины. (А вот применение посткоитального несогласия, заявленного через год после акта, имело место в судебной практике.) Вот так, дорогие мои мымрики. Не уверены в том, что сможете доставить бабе удовольствие в постели - покупайте резиновую Зину. Она на вас хотя бы в суд не подаст. Но это лишь до тех пор, пока машины не стали разумными.
Потенциальный насильник (potential rapist) - любое существо мужского пола, достигшее половой зрелости. Термин введен студентками университета штата Мэриленд, которые расклеили в аудиториях списки potential rapists, включив в них всех преподавателей и студентов. - В таком случае любая женщина - потенциальная шлюха. А чо? Мы ж за равноправие!
Приспешник (collaborator) - женщина, публично заявляющая о том, что ей нравится заниматься сексом с мужчинами. А, типа, не должно? Уж лучше быть приспешником, чем альтернативно мыслящей.
Сексуальный работник (sex-worker) - проститутка. Само слово "проститутка" признано унизительным, поскольку подчеркивает презрительное отношение к женщинам, которых фаллократическое общество заставило заниматься предоставлением сексуальных услуг. Синонимы: лицо, занимающееся коммерческим сексом; лицо, выставляющее себя в качестве товарного лота в рамках одной из доктрин бизнеса. - Ок, тогда давайте еще зоофилов назовем альтернативно возбуждающимися.
Сексуальное преследование (sexual harrassment) – неожиданное сексуальное внимание, приводящее жертву в состояние неуверенности и неудобства или вызывающее проблемы в общественных местах, а также на работе или в учебном заведении. Формами S.H. являются разглядывание, оценочное присвистывание, внезапное прекращение разговора в мужской компании при появлении женщины и так далее. Мне кажется, большинство феминисток надо лечить от паранойи. Причем, в срочном порядке.
Увеличенный клитор (extended clitoris) - пенис. Синонимы: удлиненный половой орган, заменитель фаллоимитатора. Слово "пенис" считается неполиткорректным, поскольку указывает на отличие женщин от мужчин. Таких женщин от мужчин отличают не только вагина и сиськи, но еще и моск. Точнее, его отсутствие.
Умозрительное изнасилование (conceptual rape) - воображаемое мужчиной участие в половом акте с женщиной без ее предварительного согласия. Девушка, а можно я подрочу на ваш светлый образ?
Криста, Дочь Божья (Christa, the Daughter of God) -- женское имя Иисуса Христа. Введено в употребление скульптором Эдвиной Сандис, предложившей заменить традиционное изображение Христа распятием с женской обнаженной фигурой. Я не могу комментировать это извращение.
Непристойно обнаженная женская натура (obscene female nudity) -- произведения искусства, а также эротические и порнографические изображения. Публичная демонстрация Н. о. ж. н. признана формой сексуального преследования после того, как Нэнси Стумхофер, преподавательница английского языка в университете штата Пенсильвания, убедила руководство университета убрать из аудитории, в которой она преподавала, репродукцию картины Франсиско Гойи "Маха обнаженная" (см. илл.). Руководство университета согласилось с Стумхофер, утверждавшей, что "любое изображение обнаженного женского тела побуждает мужчин комментировать отдельные части тела или тело целиком". Бедные художники эпохи Возрождения... Бедные скульпторы античности. Оказывается, все они не искусством занимались, а сексуальным преследованием своих тупых вагинальных потомков.
Позитивный язык (positive language) -- использование женского рода во всех неопределенных случаях. Абсолютной победой П. я. стало решение редколлегии журнала Davis Law Review университета Калифорнии использовать во всех случаях местоимения женского рода -- с одним только исключением: при упоминании обвиняемых используются только мужские местоимения независимо от актуального пола обвиняемого. Грузчик Иванов не явился на работу. У нее сегодня выходной. Если этот язык позитивный, то я - пасхальный розовый слоник в голубую полосочку.
Гетеpосексyальное недоедание - нимфомания. Недоеданиче чего, простите? Недоглатывание, что ли?
Чрезмерный осязательный контакт - если мyжчина слишком часто втягивает носом воздyх вокpyг женщины. Наша планета чем-то воняет...
Чрезмерный двигательный контакт - если мужчина ходит вокруг женщины кpyгами на расстоянии десяти метpов, то его намеpения ясны - он домогается её. А если эта женщина - преподаватель физкультуры, а мужик бежит стометровку?
Чрезмерный моргательный контакт Вы только вслушайтесь в смысл этих слов! Моргательный контакт! Интересно, а есть еще контакт пукательный, скрежетозубежный и рыгательный?- если до женщины доносится движение воздуха, создаваемое взмахом ресниц мyжчины, значит, он пытается привлечь её внимание к себе. Сyд поможет.
Дыхательный контакт чpезмеpный - если мyжчина, сидящий pядом с женщиной, часто дышит, значит, пpедставляет вас в своих сексyальных фантазиях. Если вы очень устали и запыхались, не приближайтесь к женщине. А то вдобавок к одышке еще и срок получите.
Аyдиальный контакт недостаточный - если мyжчина не слyшает женщину, значит, он дyмает о том, как затащить её в постель. А вы никогда не думали, что он не слушает женщину, потому что ему просто НЕИНТЕРЕСНО?
Осязательный контакт недостаточный - если мyжчина зажал нос, значит, емy не нpавятся запах женщины. Вы имеете пpаво пахнyть так, как вам заблагоpассyдится. Если мужчина зажал нос в присутствии женщины, значит, сука, это не женщина, а скунс. А животные подавать иски в суды не имеют права. Так-то! (с) Капитан Очевидность.
Двигательный контакт недостаточный - если мyжчина не двигается, значит, он паpализован и дyмает о том, как бы вылечиться и затащить женщину в постель. Угpоза потенциального насилия. Маразм крепчал, деревья гнулись, а ночка темная была...
Моpгательный контакт недостаточный - если мyжчина не моpгает, значит, он выпyчился на женщину, как баpан на новые воpота и дyмает, как бы затащить её в постель. А если женщина обращает внимание на то, часто моргает мужчина или нет, значит, ОНА выпучилась на него и мечтает затащить его в суд!
Дыхательный контакт недостаточный - если мyжчина не дышит, значит, он yмеp. Угpоза насилия некpоманьяком. Ололололо!1111 Я очень надеюсь, что тупую песду, которая придумала этот словарь, когда-нибудь все-таки изнасилует некроманьяк и избавит мир от этого альтернативномыслящего груза!
Изнасилование во сне - мyжчине нельзя заниматься любовью с женщиной в собственном сне без ее пpедваpительного согласия. После этого у кого-то еще остались сомнения в том, что феминистки желают стереть мужчин с лица земли? Не спать, мужики, не спать! А то как подключат к голове провода да как предъявят улики!
Лесбиянка - так бyдyт называться сексyально-нетpадиционно оpиентиpованные люди обоих полов. - Если ты гей, то ты все равно - лесбиянка.
Дни дyховного очищения - кpитические дни. Угу. И физического загрязнения.
Мать - так бyдyт называться pодители обоих полов, чтобы pебенок не выделял отца. Желательно к этому слову прибавлять "твою". Так будет логичнее.
Сшитые бpюки -Юбка. А не сшитые - выкройка. А брюки тогда - что?
Объемная майка -Бюстгалтеp. Объемная майка - это балахон. А бюстгалтер - это чашечки на лямочках.
Сыpье - Спеpма. А просто сырье - это тогда что?
Полноценный вагинальный амеpиканец - девственница. Кстати, о вагинальных американцах. Есть термин "тупая песда". "Вагинальный американец" - это полная синонимия. Т.к. вагина - часть песды, а американцы по мнению Задорнова - тупые.
Оскоpбленный вагинальный амеpиканец - недевственница. - В таком случае все матери нынешних феминисток унижены и оскорблены. Так-то!
Оно - Местоимение для обозначения всех феминисток. Бинго! Не могу не согласиться. Только ОНО могло придумать подобную чушь.
(с)j_a_s_s_s
Поперто отсюда.

---

11.03.2010 в 00:19

Пишет  Free fencer:

"Нация, которая отказывается платить за свою безопасность жизнями своих мужчин, страна, где мужчины начинают прятаться за мамкины юбки, справки из психушки и черт знает что еще, вскоре начинает платить сторицей, и уже жизнями не только мужчин, но и женщин, детей, стариков. И если вы настоящие мужчины, то всегда будете против такого размена…" (с)

---

о воспитании

10.03.2010 в 10:00

Пишет  Diary best:

Пишет  Olivers:

ситуация:
я сижу в автобусе.рядом парень,лет 18 (аарр,таакой сладкий^^).перед нами старушка и мамаша с сыном.ребенку где то лет пять.а это бабушка была похожа на ангела.такая милая,в белом сарафане.а ребенок тупо ноги вытерал об сарафан.я сижу в шоке.бабушка так осторожно обращается к его маме:-извините,скажите пожалуйста своему сыну чтобы он так не делал.на что мать с мерзким выражением лица отвечает:-я воспитываю своего сына по специальной методике.ничего ему не запрещаю и ни в чем не ущемляю.бабушка промолчала,но выражение лица было,будто сейчас заплачет.ребенок продолжал юзать уже не белый сарафан.он стал конкретно грязным.парень,сидевший рядом со мной,встал и чертовски брутально сказал мамаше:-знаете,меня воспитывали по точно такой же методике.и приклеел ей жвачку на лоб.бабушка даже улыбнулась.мне он подмигнул,я улыбнулась,он вышел.

милый милый

Не Бест? Пришли лучше!

---

Хоккей. ЧМ-2010. Два месяца на подготовку.

Группа A

Беларусь
Казахстан
Россия
Словакия

Штопаем разодранные анусы и готовимся рвать всех подряд:
09.05.2010 22:15 Словакия - Россия
11.05.2010 18:15 Россия - Казахстан
13.05.2010 18:15 Россия - Беларусь

---

Даешь саловозы!!!)))

10.03.2010 в 01:36

Пишет  V01dem4r:

10.03.2010 в 00:23

Пишет  2(che)n:

Британские ученые™ — пьяные дети
Украинские ученые сделали сенсационное заявление - по их словам, им удалось осуществить процесс производства дизельного топлива из свиного сала. Технологию этого производства они пока держат в секрете.

По словам исследователей, из одного килограмма натурального сала производится примерно один литр топлива - жидкости, по плотности и фактуре похожей на оливковое масло. Продукт, который по заявлению ученых соответствует всем европейским стандартам, заливают прямо в бак автомобиля.

Стоит отметить, что два года назад новое топливо не обеспечивало возможности работы зимой - при +8С оно густело и превращалось в смалец, однако ученые смогли разработать примесь, благодаря которой эта проблема решена.

© ИА «Росбалт»

---

Правильная мысль

07.03.2010 в 18:44

Пишет  BabyDi:

мы vs они
-- Меня всегда удивляло - западная цивилизация готова якшаться с китайцами, с чурками/турками и прочими. Но не с Россией. Россия - однозначный вековечный враг. Причем ненависть они испытывают иррациональную, на уровне бреда сумасшедшего.

-- Ненависть совершенно рациональная и легко объяснимая. Если скинуть с ушей либерастическую лапшу общих недочеловеков и смотреть на мир с правильной точки зрения. Тигр не ненавидит кролика. Он его просто ест. Продвинутый тигр кроликов предварительно разводит, чтобы было легче ловить и выбор был побольше. А вот кого тигр ненавидит - так это равного ему по силам другого тигра. Который может ему отвалить люлей и забрать кроликов себе.

Т.е. проще говорят, ненавидеть можно только равного себе по силам субъекта. Более слабого съедают, от более сильного убегают. А вот с равным - бой до победного конца за ареал обитания. В общем элементарная биология, раздел внутривидовая конкуренция

---

И вот эта хрень идет по килобаксу за метр???

10.03.2010 в 12:38

Пишет  BabyDi:

извиняй, начальнека, как смогли

Максимально качественный монтаж 97 серии.

Страшно представить, как будут держаться ЖБИ, если запретить монтажную пену

http://dwg.ru

---

08.03.2010 в 10:49

Пишет  З. ГорынычЪ:

вот так...

08.03.2010 в 07:47

Пишет  My Precious:

С МЭКа
Старая "добрая" Англия...

За что могли казнить в Англии 18-го века?
- за охоту на оленя;
- за кражу кроликов;
- за (незаконную) вырубку деревьев на улице или в саду;
- за поджог стогов сена;
- за стрельбу по людям;
- за вымогательство;
- за помощь при побеге заключенного;
- за ложную присягу для получения пенсии моряка;
- за повреждение мостов на Темзе;
- за подделку записей в приходских книгах;
- за использование маскировки при грабеже (а именно - за вымазывание лица сажей);
- за пребывание в течение месяца с цыганами.
При этом уголовная ответственность наступала с 7 лет. Так, в 1814 году в один день казнили 5 детей в возрасте от 7 до 14 лет. В 1833 году казнили 9-тилетнего за кражу краски стоимостью 2 пенса, а вот 12-тилетнего, укравшего пирожных на 2 пенни вывезли из страны на 7 лет.
Правда, стоит все же указать, что ко второй половине 19-го века правила наказания были очень смягчены по сравнению с изложенными.

Ссылка и рабство

В Америку (ту, которая нынче США) раньше можно было попасть довольно просто. Достаточно было совершить определенное преступление, и билет в один конец тебе был бы обеспечен. Так, англичане депортировали своих уголовников в Америку ещё в 17-м столетии, а вот после окончания местной гражданской войны дело пошло довольно плохо - слишком высоко стали цениться здоровые мужики, а плантаторы, к которым обычно уголовники попадали в руки, желали, естественно, видеть у себя здоровых работников.
В 1717 году Георг I включил в Акт о пиратстве статью, распространявшую вывоз в Америку на различных воров и контрабандистов шерсти. В 1718 году вывоз распространили на браконьеров (за убийство оленя). После этого количество преступлений, за которые высылали в Америку, постоянно росло. В 1751 году разрешили вывозить тех, кто крал тела казненных, в 1753 - тех, кто женился вне церкви, чуть позже - мошенников, а также воров из шахт по добыче свинца и т.д. (насильники, грабители, бунтовщики, грабители почт и барж, незаконно стрелявшие (?), воры овец, фальшивомонетчики, конокрады, поджигатели...).
Высылали на срок от 7 до 14 лет, а те, кто незаконно возвращались в Англию досрочно, подлежали смертной казни.
При этом осужденных продавали судовладельцам по 3 (позднее по 5) фунтов, а те, в свою очередь, продавали их плантаторам по 10 фунтов (женщин, правда, по 8 фунтов). Вот так вот, не просто высылали, а ещё и с выгодой.
Все это затихло из-за Семилетней войны и отделения США, хотя уже в 1786 году в Австралии начали строить первую колонию для уголовников, куда ссылали (но уже не в частные руки) до 1867 года.

Кража трупов
Кстати, вы можете спросить себя, - а зачем кому-то могло понадобиться красть труп казненного?
Всё дело в деньгах.
В 1540-м году актом Парламента анатомическим школам было позволено ежегодно получать четыре трупа казненных для практики. Но медицина требует жертв в виде тел, на которых можно тренироваться, а потому в 1752 году актом Парламента школам анатомии для практики передавались тела всех повешенных (за исключением тех, кто должен был висеть до полного разложения). Спрос на тела во всё это время был довольно велик, ибо тел для практики требовалось много. Спрос рождает предложение, и в Англии были распространены случаи продажи трупов (казненных; выкопанных с кладбищ; просто убитых). Так, к примеру в 1827 и 1818 году (уже в более-менее цивилизованные времена) в Эдинбурге Профессор Роберт Нокс давал 8 фунтов безо всяких вопросов.
Когда в 1831 году случилось дело об убийстве мальчика-попрошайки и попытке продажи тела убитого эскулапам, Парламент стал "работать над проблемой". Результатом работы стал Анатомический Акт 1832 года, разрешавший вскрывать тела умерших только в случае, если на то было их согласие при жизни.

Сожжение
Женщин в Англии казнили не путем четвертования, а сжигали по причине "деликатности их пола, которая не позволяет публично терзать их тела". И если в древние дикие времена Генриха VIII сжигали обязательно живьем, то при Марии I позволили казнимым просить повесить на шею сумку с порохом - для ускорения смерти (от взрыва, как я понимаю). В более поздние, цивилизованные времена, перед сожжением казнимого душили.
Последний раз такой вид наказания был применен в 1789 году, а с 1790-го года формально запрещен.

Позорный столб
Одной из форм наказания в Англии было пребывание у т.н. pillory - позорного столба, который представлял собою доску с отверстиями для рук и головы. Наказуемого ставили возле столба, вставляли голову и руки в отверстия, а потом на протяжении определенного времени кто угодно мог бросать в наказуемого чем угодно.
Так, в 1732 году миссис Беар в наказание за подстрекательство другой миссис к отравлению мужа была приговорена к стоянию у позорного столба. Настолько она была испугана, что тихонько надела под свой чепчик оловянный горшок. Горшок был найден, снят, а миссис Беар была закидана настолько, что после окончания наказания представляла собою "объект, на который не стоило смотреть".
В 1777 году Анна Морроу, которая выдавала себя за мужчину и таким образом женилась на трех женщинах, была подвергнута подобному наказанию и вследствие этого лишилась зрения.
Стояние у столба не ограничивалось одними камнями и гнилыми репками. Иногда наказуемый подвергался пригвождению уха к столбу с последующим отрезанием уха. Так, в 1731 году 70-летний Джозеф Кук, уличенный в поделке документов, простоял два часа у столба на Чаринг-Кросс с прибитым ухом, которое потом отрезали.
В одном случае (но это ещё в 16-м веке, в 1552 году), наказуемый должен был сам отрезать себе ухо.
Кстати, в 1703 году Даниэль Дефо был приговорен к трем дням позорного столба за свой памфлет The Shortest Way with the Dissenters. Пока он ожидал наказания, он написал ещё один памфлет - The Hymn to the Pillory, который так хорошо продавался, что все три дня пока мистер Дефо стоял у столба, в него кидали только цветы.
Само наказание было отменено в 1837 году.

Висельники на дорогах
Интересно, что до 1834 года все дороги вокруг Лондона (равно как и по всей Англии) имели довольно оригинальные украшения в виде виселиц с черными гниющими телами в цепях. Дело в том, что зачастую повешенных оставляли висеть до полного разложения их тел - в назидание, так сказать. А чтобы тела быстро не портились, их покрывали дегтем. Правда, эта мера имела и другую сторону - повешенных можно было легко поджечь (это иногда было единственным выходом для родственников, желавших захоронить тело казненного). Последнее такое тело было вывешено на выезде из Лестера в 1832 году.

Добывание признания для следствия
Вплоть до 1827 года каждый, кому предъявлялось обвинение в совершении преступления, должен был признать себя виновным либо невиновным (за исключением дел в государственной измене, где молчание считалось признанием вины). При этом далеко не все хотели насильно признаваться. Для того, чтобы ускорить процесс правосудия, с 1406 года применялся довольно интересный способ - peine forte et dure - т.е. "прессование". Обнаженного обвиняемого клали на горизонтальную поверхность, приковывали, а сверху на него клали грузы до тех пор, пока обвиняемый не начнет что-то говорить.
При этом обвиняемого кормили и поили, но раздельно - день только вода, день - только еда.
Так, в 1586 году при использовании такого способа добычи сведений была раздавлена Маргарет Клифероу. В 1712 году Вильям Спигот пролежал полчаса под 350 фунтами веса, потом ему добавили ещё 50, после чего он начал говорить.
Такое средство добычи информации использовалось до 1741 года и было отменено в 1772 году.
Так что у выражения "попрессовать кого-то" есть свои корни.

Развод в старой доброй Англии
Из-за черезвычайной сложности и дороговизны развода [около $20 000 новыми деньгами], в Англии практиковалась продажа жен. С 1780 по 1850 годы только официально зарегистрировано 300 таких сделок.

Дюрен: "Обыкновенно муж приводил жену, на шею которой была накинута веревка, в день ярмарки на площадь, где продавали скот, привязывал ее к бревну и продавал в присутствии необходимого числа свидетелей тому, кто давал больше других. Судебный рассыльный или другой какой-нибудь невысокий судебный чин, а часто сам муж устанавливал цену, редко превышавшую несколько шиллингов, муж отвязывал жену и водил за веревку по площади.

Народ называл такого рода торг the hornmarket (ярмарка рогатого скота). Покупателями обычно были вдовцы или холостяки. После такой продажи женщина становилась законной женой покупателя, а ее дети от этого нового брака также считались законными. Тем не менее мужья иногда после покупки настаивали на венчании в церкви".

Один из первых случаев произошел в 1733, в Бирмингеме. Самуэль Уайтхаус продал свою жену Мэри за одну гинею "со всеми ее недостатками"
В 1801 году фермер выставил свою жену на продажу за один пенни. После аукциона женщина была продана за пять шиллингов и шесть пенсов.

В 1832 году фермер Джозеф Томсон решл продать жену за 50 шиллингов. Цена оказалось слишком высока и через час торговли ее сбили до 20 шиллингов и щенка ньюфаундленда в придачу.

Иногда жену продавали ее любовнику. По совместной договоренности

1797 год "The Times":
"Из-за случайного недосмотра или сознательного упущения в отделе о смитфильдской ярмарке мы лишены возможности сообщить цену на женщин. Многие выдающиеся писатели усматривают в возрастании цен на прекрасный пол верный признак развития цивилизации. В таком случае Смитфильд имеет полное право считаться очагом прогресса, так как на рынке недавно эта цена поднялась с полгинеи до трех с половиной".

Напоминаю, что " крепостное право было только в рабской_России" (ТМ). Что, как известно, и определило рабскую психологию русского народа.

А в цивилизованной Европе и Англии крепостного права не было. Там была смертная казнь через повешенье за бродяжничество. Бродягами признавались крестьяне, которые пытались пройти через таможенную заставу (а заставы были перед каждым мостом, перед каждым городком) без документов, удостоверяющих право либо собственности на землю, либо договор об аренде земли.
В варварской России беглого МОГЛИ пороть, а в старой доброй Англии, все было дерьмократично, чик и ты уже на небесах. Кстати гугль вам помощь, поройте цифирьку ПОВЕШЕННЫХ в англии во время сгона крестьян с пастбищ, хехе...

Особенного много было бродяг после введения огораживания. А так же в Шотландии и Ирландии, где англичане искусственно создавали "Голодомор" (ТМ). Но, повторюсь, речь не только об англичанах, а о всей Европе+

В рабской же России крестьяне могли "ходить по оброку", то есть, не отрабатывать барщину (натуральную повинность), а устраиваться на работу, скажем, дворником в Санкт-Петербурге, и высылать помещику деньги. Или в поисках заработка ходить за тысячу километров от помещика, а потом расплачиваться с ним
 

Помнится, смертную казнь за словесное оскорбление полисмена, стоящего на посту, тоже не так давно отменили...