"Можно выклянчить все! Деньги, славу, власть, но только не Родину… Особенно такую, как моя Россия"
16.02.2011 в 22:09
Пишет Джейк Чемберз:Пишет Лэй Чин:
Хотя нельзя спорить с тем, что любой, кто ругает определенные общественные институты, сейчас априори смотрится _типа_умнее всякого, кто их не ругает. Например, власть, церковь...
URL комментария
Не так Самуил Яковлевич Маршак
Что ни делает дурак,
Все он делает не так.
Начинает не сначала,
А кончает как попало.
читать дальше
С потолка он строит дом,
Носит воду решетом,
Солнце в поле ловит шапкой,
Тень со стен стирает тряпкой,
Дверь берет с собою в лес,
Чтобы вор к нему не влез,
И на крышу за веревку
Тянет бурую коровку,
Чтоб немножко попаслась
Там, где травка разрослась.
---
Что ни делает дурак,
Все он делает не так.
И не вовремя он рад,
И печален невпопад.
На пути встречает свадьбу -
Тут бы спеть и поплясать бы,
Он же слезы льет рекой
И поет заупокой.
Как схватили дурака,
Стали мять ему бока,
Били, били, колотили,
Чуть живого отпустили.
"Ишь ты, - думает дурак, -
Видно, я попал впросак.
Из сочувствия к невесте
Я поплакал с нею вместе.
Ладно, в следующий раз
Я пущусь на свадьбе в пляс!"
---
Вот бредет он по дороге,
А навстречу едут дроги.
Следом движется народ,
Словно очередь идет.
Поглядел дурак на пеших.
"Ну-ка, думает, - утешь их,
Чтоб шагали веселей
За телегою своей!"
Сапожком дурак притопнул,
О ладонь ладонью хлопнул
Да как пустится плясать,
Ногу об ногу чесать!
Взяли люди дурака,
Стали мять ему бока,
Били, били, колотили,
Полумертвым отпустили.
"Вишь ты, - думает дурак, -
Я опять попал впросак.
Больше я плясать не стану
Да и плакать перестану.
Ладно, с завтрашнего дня
Не узнаете меня!"
---
И ведь верно, с той минуты
Стал ходить дурак надутый.
То и дело он, дурак,
Говорит другим: - Не так!
Он не плачет и не пляшет,
А на все рукою машет.
Постороннему никак
Не узнать, что он дурак.
Дети буквы пишут в школе,
Да и спросят: - Хорошо ли?
Поглядит в тетрадь дурак,
Да и вымолвит: - Не так.
Шьют портнихи на машинке,
Шьют сапожники ботинки.
Смотрит издали дурак
И бормочет: - Все не так!
И не так селедок ловят,
И не так борщи готовят,
И не так мосты мостят,
И не так детей растят!
Видят люди, слышат люди,
Как дурак дела их судит,
И подумывают так:
"Что за умница дурак!"
URL записи
И от меня добавка:
Скептик Аркадий Тимофеевич Аверченко
Восемь лет тому назад мне пришлось прожить около двух недель в одном из небольших городков Харьковской губернии — именно, в Змиеве.
Жить пришлось у сиделицы казенной винной лавки, бойкой расторопной женщины, которая делала десяток дел сразу — успевая продавать меланхоличным змиевским пьяницам водку, готовить мне обед и, кроме того, в промежутках ругательски-ругать своего сына Стешу.
читать дальше
Стеша был молодец девятнадцати лет, всю свою недолгую жизнь пробродивший из угла в угол, самоуглубленный дурень, ленивый, как корова, и прожорливый, как удав.
С утра, восстав от сна, он умывался, аккуратно напивался чаю, и опять ложился на диван — неофициально, — как он говорил. Так, лежа на диване и перелистывая «Ниву» за 1880 год — ждал обеда.
— Ты хоть бы чем-нибудь занялся! — кричала сиделица винной лавки, выглядывая изредка из дверей.
— А чем я займусь там, — возражал Стеша хриплым голосом.
— О, Господи! Другие люди, как люди! Служат, дело делают, а этот, как колода!.. Нислимо ли это — здоровый молодой человек, и целыми днями диваны протирает!
— «Нислимо!» — сурово сипел Стеша. — Говорить бы, как следует, по-русски выучились!
— Убирайся отсюда, с дивана! Это что еще такое за моду выдумал — по диванам разлеживаться. Все соседы с тебя смеются!..
— «Соседы!» Не умеете говорить, так молчали бы.
— То-то вот нам, неумеющим, и приходится кормить вас, умеющих-то? Профессор какой? Пошел прочь с дивана
Подбоченившись она наступала на Стешу. Когда же слова не помогали, она схватывала его за руку и сбрасывала с дивана на пол.
Он тяжело шлепался, вставал, забирал свою «Ниву» и, мурлыча какой-то бессмысленный мотив, хладнокровно переходил на крылечко, выходившее на засоренный, залитый помоями двор.
— Хоть бы за что-нибудь ты взялся, чучело ты разнесчастное. И как это так человек жить может?
— Тюр-лю-лю, пам-пам-пам, — тянул лениво Стеша, перелистывая осточертевшую и ему самому и окружающим — «Ниву» за 1880 год.
Перелистав «Ниву», Стеша съедал кусок черного хлеба с салом, выпивал чудовищную жестяную кружку воды и заходил ко мне «поговорить».
— Что скажете, молодой человек? — спрашивал я его, откладывая начатое письмо или книгу.
Он садился верхом на стул, шлепая для развлечения ладонью по спинке его и изредка поглядывая на меня с той сосредоточенностью, которая была ему свойственна.
— А что, — спрашивал он меня после долгого молчания, — Правда, что в Петербурге пешком по улицам нельзя ходить?..
— Почему?
— Такое там движение на улицах, что сейчас же задавят.
— Это верно, — подтверждал я. — Там даже на каждой улице ящики такие устроены…
— Для чего?
— А чтоб задавленных складывать, пока родственники ни разберут.
— Да ну?
— Уверяю вас.
— Да ведь дорого…
— Что дорого?
— На извозчиках все время ездить.
— Что ж делать. Кому дорого, того и давят.
Похлопывая ладонью по спинке стула, он принимался тянуть свой непонятный мотив: «тюр-лю-лю, пам-пам-пам»…
— А правда, что в Петербурге в театрах совсем голых женщин показывают?
— Правда.
— Да как же так полиция позволяет?
— А ей-то что? Это здесь только и то стыдно, и это стыдно. А там в столице на это смотрят спустя рукава.
— Да ну?
— Вот вам и «ну».
— Тюр-лю-лю, пам-пам-пам! А скажите, правда вот, что говорят в ресторане там, если поужинать, — так рублей сорок за это берут.
— Сорок? Слишком вы дешевы, молодой человек… И триста заплатите, если не все пятьсот.
— Да ну? За то там и жалованье получают, небось, большое?
— Да уж… Конечно, маленький писец получает пустяки, рублей двести-триста в месяц… а кто повыше — восемьсот, и тысячу, и две. Нищему меньше рубля не дают. Зато и нищие есть, которые на Невском по три дома имеют.
Получив на все свои вопросы точные обоснованные ответы, юноша Стеша, без всякого признака удивления на лице, уходил, волоча ноги и напевая «тюр-лю-лю, пам-пам-пам!». Заходил в винную лавку и торопил мать насчет обеда.
Однажды, он пришел ко мне и, вместо того, чтобы расспрашивать меня о Петербурге, разоткровенничался сам:
— А я вчера анекдот слышал: один жид пришел по делам к помещику, а тот схватил ружье и говорит: «Плавай, жидовская морда, а то застрелю!» Ну, жид, конечно, испугался, упал на землю и сделал вид, будто плавает. А потом помещик засмеялся и сказал: «Благодари Бога, что я тебя нырять еще не заставил!». Здорово, а?
Я пожал плечами.
— Серо!
— Как вы говорите?
— Серо.
Стеша удивленно взглянул на меня и умолк. Я заговорил о чем-то другом, но он перебил меня:
— Так как вы сказали? «Серо»? Ха-ха!
— Да уж… неважный ваш анекдотец.
— «Серо», значить? Здорово… Ха-ха!
Он потрепал меня по плечу и ушел, волоча за собой громадные, в тяжелых сапогах ноги. На другой день я уехал.
II.
И опять, совсем недавно, попал я в Змиев. Над Россией пронеслась революция, в Петербурге уже несколько лет работала Государственная Дума, а Змиев остался таким же… Пыльные безлюдные улицы, выводок цыплят у забора, и одинокий пьяный, лежащий в тени, около бакалейной лавки с вывеской:
«Бакалея с продажей всего».
Лавочник был тот же самый — и узнал он меня сразу же, как только я зашел к нему. Сколько перевидал за эти восемь лет новых людей этот бедняга? Вероятно, не более десятка.
— Опять к нам? — сказал он с такой небрежностью, будто бы я уезжал из Змиева недели на две. — Ну, Что ж… поживите, поживите… У нас тут не скучно.
— А что сиделица, у которой я жил?
— Будем говорить, она померла. А сынок ейный Степан Захарыч женились и казенной лавкой заведуют. Умнейшая голова!
Я изумленно поглядел на лавочника.
— Это он умнейшая голова? Да ведь он был глуп, как бревно.
— Молоды были, — серьезно возразил лавочник. — А теперь в больших умниках состоять. Вы то, господин, рассудите, что пост ихний небольшой — сиделец винной лавки, а компания у них самая отборная: председатель управы, господин доктор, учитель гимназии бывает и прочие сливки общества. С дураком бы возиться не стали…
— Да в чем же его ум?
— Надо быть, в разговоре. Ведь, господа, они, известно, как: сойдутся и разговаривают промеж себя. Да вот сюда в лавку идет учитель Выдыбаев — их хороший знакомый. Они вам лучше все и объяснят.
Действительно, в лавку зашел сухой, длинный господин с бледным лицом. Я извинился, назвал себя и прямо приступил к делу.
— Скажите, правду говорят, что Стеша Козелков, сиделец, считается тут у вас — personа grаtа?
Бледный учитель задумчиво покивал головой.
— Как вам сказать… Что-то в нем есть такое, что, действительно, отличает его среди других индивидов нашего богоспасаемого болота… Есть в нем настоящая желчь, скептицизм, чутье и вкус… Он тонок, беспощаден в своих характеристиках, и у дам пользуется даже некоторым успехом, как, вообще, все, что выдается над уровнем. Любопытный человек, советую познакомиться.
Я пожал плечами, расплатился и ушел.
Стешу встречать не приходилось, но зато, через день после разговора с учителем, попал я на вечеринку к ветеринарному врачу Кривулину.
Никого почти не зная, слонялся я из угла в угол, поглядывая на рассыпавшихся по всем комнатам гостей, споривших, пивших водку и пытавшихся даже танцевать.
Наконец, подсел я к нескольким девицам, смущенно замолчавшим при моем приближении…
— Что же вы замолчали? — как можно добродушнее спросил я. — Может быть, поверяете друг другу какие-нибудь мрачные тайны, а?
— Что вы этим хотите сказать? — ядовито спросила полная барышня в сиреневом платье.
— Да вот у вас был такой заговорщицкий вид…
Полная барышня критически пожала плечами.
— Вы думаете, это особенно остроумно, да?
— О, помилуйте, — рассмеялся я. — У меня вовсе не было мысли сказать что-либо сногсшибательно остроумное… Я спросил просто так…
— Просто так? Вы думаете, это особенно глубоко? Да?
Она победоносно оглядела подруг, будто ожидая что они скажут: «Ну, и бойкая эта Любочка… Даже столичного гостя забьет и загонит в угол».
— Глубокая мысль, — возразил я, улыбнувшись, — опасная вещь; у края ее всегда голова кружится… Многие сваливались и ломали себе на дне голову.
— Что вы хотите этим сказать? — подхватила сиреневая барышня. — Вы думаете, это особенно тонко, да? Успокойтесь, не удивили… Садитесь, единица!
Большинство подруг сиреневой барышни засмеялись… Я пожал плечами, встал и побрел в другую комнату. Меня догнала голубенькая барышня и миролюбиво сказала:
— Вы на них не обижайтесь. Они дуры… Ломаются, ломаются, а зачем — и сами не знают. Это их Степан Захарыч испортил. Они все ему подражают…
— Однако, — подумал я, — этот человек успел уже создать свою школу,
— Вот он, представьте себе, — сказала голубая барышня, — интересный человек…
— Кто?
— Да Степан же Захарыч… В нем есть что-то такое… Вы знаете, его многие ненавидят, но все боятся… Да вот он сам. Видите — он всегда приходит позже… Хотите, я вас познакомлю?
Заинтересованный, я поспешил навстречу этому неразгаданному, удивительному человеку, который покорил весь Змиев.
Стеша Козелков узнал меня сразу, но встретил серьезно, с большим достоинством.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте… — солидно пробасил он. — Как у вас там, в Петербурге?
— Да Что ж у нас… Переглядыванием занимаемся.
Он поднял брови:
— То-есть?..
— Да так: Петербург с надеждой поглядывает на провинцию, а провинция на Петербург. Так и переглядываемся.
— Серо! — веско сказал Козелков.
— Что-о?
— Серо!
— Что — серо?
— Сказано серо. Неостроумно.
— Браво, Степан Захарыч, — сказал фельдшер. — Он не даст змиевцев в обиду.
— Да, — подхватил кто-то. — Этот не ударит лицом в грязь!
Я смущенно глядел на Козелкова, а он расправил бороду и спросил:
— Женаты?
— Нет.
— Почему?
— Да знаете, как сказал один древний мудрец: не женишься — будешь жить, как человек, а умрешь, как собака; женишься — проживешь, как собака, зато умрешь, как человек… Вот я еще и не остановил выбора ни на одном из этих способов смерти.
Козелков выслушал меня с некоторым оттенком превосходства и, подумав, сказал критически:
— Серо!
— Да… Уж вы с ним не спорьте, — сказал хозяин дома, беря меня за талию. — На него угодить трудненько. Заклюет! Пойдемте лучше выпьем водки… Степан Захарыч! Рюмочку водки, а?
— Водка? — поморщился Стеша. — Серо!
— Ну, уж вы скептик известный… Раскритикуете все так, что живого места не останется.
— Эх, Стеша, — горько подумал я, плетясь за ними в столовую. — Хоть бы из благодарности ты меня пощадил… За словцо-то. Ведь я же обронил…
Но Стеша и за ужином был беспощаден.
— Серо! — кричал он скептически…
@темы: мысли вслух, творчество, перепостинг